Capiat qui сареrе potest.
Название: Выдуманные.
Рейтинг: PG-13
Тип: слеш
Жанр: реал
От автора: мозгоклюква(с)
Читать первую половинуВот она, жизнь — толстая деревянная рама, а в ней стеклышко, а за стеклышком — стеклышко, а за ним…
За ним что-то было, лет десять назад, яркое, теплое. Была девочка в белых шортах, Джейки не помнил ее имени, и мама тоже была. В шесть лет не стало ни девочки, ни мамы, и этого неизвестно-таинственного чего-то он лишился.
Вот стеклышко — оплавленное, всегда закрытое. Окно в больнице открывают, когда Джейки провожают на обед или на процедуры. Вся жизнь с шести до пятнадцати — мятно-зеленая краска коридоров, анализы, кабинеты, раз в неделю — гимнастика. Комната — тумбочка, кровать, окно. Джейки редко говорил с кем-либо — не потому что не любил общаться, а потому что не с кем. Есть лечащие врачи, есть Мрачный Филипп из соседней палаты, есть редкие посещения отца — и того, считали все, довольно. «На, книжку почитай» — говорили ему. «Или, вот, фильм погляди». Джейки читал книжку раз, другой, смотрел диск на обшарпанной DVD-системе и жизнь его замирала, сосредотачивалась на кусочке двора за двойным стеклом.
Одиночество поражало Джейки так, как поражает болезнь: со всеми приступами и положенной тяжестью. Не давало дышать, вызывало панику, особенно ночью, когда жизнь за стеклом замирала. Незнакомые люди не присаживались на лавку, дети не качались на старых качелях, и не было никого, кто бы невольно стал очередным лекарством. Днем полегче — с первого этажа можно видеть лица, мелкие детали, мимику — и представлять, что же говорят эти неизвестные люди, каждый раз новые, о чем думают, мечтают.
Но и это было — одиночество. Нету знакомых имен, лиц, дорогих сердцу, или ненавидимых — это ведь не так уж важно.
Когда стало совсем плохо, до сосущей боли в груди, до дыхательных спазмов, как-то незаметно за стеклышком появился Алик. И остался.
Неизвестно, как этого парня звали на самом деле. Он был загорелым — весь день проводил на улице, возясь с незнакомой малышней или читая книгу на скамейке. Когда он, выгибаясь, подставлял лицо и грудь солнечным лучам, Джейки с ненавистью глядел на свои тонкие белые ручки-палочки. Первые несколько дней на нем была ярко-красная рубашка, пожалуй, слишком яркая для обшарпанного дворика и сумрака больницы, для наблюдавших из-за стекла болезненно сощуренных глаз. Имя легло на эту рубашку и пристало намертво, хотя ярко-красный давно сменился на зеленый, оранжевый и бог знает еще какой.
— Его зовут Алик. — Бормотал в эти дни Джейки. — Его, я убежден, зовут именно так.
Позже он не вспоминал, что выдумал это имя сам, да и не мог этого сделать — защита его от одиночества была намеренно тверда, убеждая его в том, что это просто так и есть на самом деле, так и было всегда.
Джейки прижимался плечиком к стеклу и рассматривал всю жизнь Алика — как в аквариуме, где рыбкам придумывают имена, характеры, историю. Они ведь не могут тебя разубедить, не оказавшись по эту сторону стекла, они и знать не знают, что какая-то гуппи на самом деле злобная черная колдунья Моргана, потому как зловеще шевелит плавниками и усиленно пялится на пластиковый скелетик-игрушку. Вон он, темноволосый, черноглазый, возится в песочнице с малышом, похожим на него самого.
Скорее всего, это был его брат. — Решил Джейки. И радовался, на следующий день видя их снова вместе, на качелях. Джейки шевелил губами, проговаривая слова, которые, как ему казалось, произносили эти двое. Там говорилось и о том, как Алик любит своего брата, и о всяких милых чепухах, и о том, что завтра они снова придут сюда поиграть, вдвоем.
Но завтра маленький братик не пришел. Алик растянулся по скамейке, словно и не переживал по этому поводу. Но Джейки знал, что Алик очень волнуется, что он весь на нервах.
Алик зевнул, и блаженно прикрыл глаза.
— Он не спал всю ночь. — Сказал себе Джейки. — Ему тоже было темно и страшно. А сейчас светло, и он чуть-чуть поспит, пока его брат не пришел.
«Брат» не пришел ни в день, ни через день. И Джейки понял, сказал себе и тут же в это поверил:
— Брата наверняка забрала тетка. И увезла. И теперь Алику плохо одному.
Алик болтал ногами и ел мороженое.
Джейки и не помнил уже, что такое мороженое, но по виду парня можно было догадаться — это что-то запредельно божественное.
— Это он выиграл. — Улыбался Джейки, прижавшись носом к стеклу. — На конкурсе рисования.
Так к фантазиям добавилась еще одна — Алик неплохо рисует.
Дни сменяли ночи. Загорелый парень приходил почти всегда, даже в дождь. На весь день или на пол часа — неизвестно. Но это было восхитительно. Он, Алик, мальчик, придуманный от кончиков ногтей до своего рубашечного имени, был единственным другом и спасением Джейки.
Прошел месяц. Алик сидел на лавке и читал какую-то книгу. Улыбнулся, послюнявил палец, перелистнул страничку. Джейки спросил Алика:
— Что читаешь?
И тут же ответил себе:
— Пришвина, «Кладовую солнца».
Джейки нравилось это произведение, и он разглядывал лицо Алика жадно, пытаясь определить, про что именно тот читает в данный момент. И находил, и радовался, что их вкусы совпадают, что у них много общего.
Бедный, бедный маленький Джейки…
Он следил за ним в каком-то неведомом трансе, остужая горячую белую кожу холодным стеклом, впитывая каждой порой жизнь за стеклом, провожая взглядом постоянные аляповатые футболки и тонкую шею, черные остриженные со скосом налево прядки, удаляющиеся все дальше и дальше. Надо бы не мучить себя, слезать с подоконника чуть раньше и уверять: он все еще здесь, снаружи, за стеклышком. Но за стеклом не аквариум — море, есть куда уплыть, уйти, улететь…
Ему казалось, что дом — весь, с его окнами-сотами — невидим, взгляды скользят сквозь камень, и людей, и стекла, чтобы остановиться на гаражах прямо за ним. А иногда — что в каждом окне сидит по мальчику или девочке, которые прижались носами к стеклу — точь-в-точь как Джейки — и не отличить теперь его от них. И никто не поднимет на него глаза— он, Джейки, ничем не выделяется из толпы, из тысяч детей, отчаянно пытающихся привлечь чье-то внимание.
На следующий день Алик пришел не один. Алик — солнечный, яркий, открытый — тащил за руку какого-то громилу. Ну, не совсем громилу, просто парень с длиннющим хвостом белых, как известь, волос, был выше его на полторы головы и спортсмен — небольшие мускулы четко очерчены под черной майкой. Парень казался Джейки угрюмым и неуклюжим, перемещающимся с грацией медведя. Вперевалочку, насмешливо-медленно, перетекая из одного места в другое.
Почти сразу же парень, прозванный Тедди, показал, что двигаться стремительно он тоже умеет: выдернув Алика, как котенка, из-под пронесшейся мимо машины. Что-то сказал с серьезным лицом, наверняка занудное наставление. Они сидели на лавке рядышком, разговаривали тихо, уже перейдя эту чертову улицу, а Джейки отчего-то трясло, как с озноба.
Глаза у Тедди были азиатские, чуть раскосые. В этот же день, он рассеянно поднял голову, обвел окружающее пространство мягким взглядом и изучающее уткнулся им в лицо Джейки. Это было настолько неправильно, настолько насмешка над всем, что было до этого и будет после, что мальчик слез с подоконника и тихо задернул шторы. В какой-то лихорадке он проспал до вечера, и, поглядев в щелку, с горечью понял, что Тедди и Алик уже ушли.
Теперь они приходили вдвоем — всегда вдвоем — и Джейки отгибал вафельную штору, продолжая наблюдать за жизнью, которая была за стеклом — везде, но упрямо не желала просачиваться в больничную комнату. Процедуры-физкультура-анализы.
Там, за стеклом Алик притащил какой-то чахлый древесный росток, они выкопали ямку, примотали росток к палочке, чтобы не снесло ветром, и еще долго сидели, просто пропуская землю сквозь пальцы. Земля была влажная, черная, пачкала руки одинаково: и с длинными сильными пальцами, и с тонкими и загорелыми. Снова не успел отойти от окна вовремя, Тедди заметил, усмехнулся этак всезнающе.
А больше всего Джейки хотелось…
— Что, поговорить не с кем? — Кривит рот Мрачный Филипп, здоровяк из палаты по соседству. — Подай-ка зажигалочку…спасибо, да. А батя твой как? Хм. Мы тут — ухмыляется он — как огурчики в банке. Вначале послушно солимся, потом начинаем бродить идеями, и либо банка вздуется, либо мы стухнем.
— Или нас съедят, пока не забродили. — Угрюмо заметил Джейки, разгладил полотенце на коленях и выцепил из банки помидорину, принципиально.
Пользуясь терминологией Филиппа, закис он уже основательно, а тухнуть не хотелось. «Хоть бы съели, что ли…» — Вяло подумал Джейки, укутываясь в одеяло. Одеяло не грело, кусало, и хотелось завыть, ударить в стену кулаком и заползти под кровать, трясясь от навязчивого страха. С усилием парень встал, зачем-то подошел к окну. Конечно же, нет там никого, в такие ночи по подворотенкам не ходят.
Только это растение торчит. Несуразное.
— Привет, деревце! — Кричит Джейки, правда, получается шепотом. — Знаешь, когда тебя сажали, мне бы очень хотелось рядом побыть.
— Зачем? — Удивленно спрашивает деревце.
— У тебя там жизнь. И ты жизнь, и они, и земля эта…Я в руках никогда жизни не держал, только соленый помидор вчера.
— Тут холодно и мокро.
— У меня тут холодно и страшно, только это от нервов.
— Вы, люди, такие глупые. — Говорит деревце. — Зачем я вам в этой подворотне?
— Тут Алик и Тедди всегда днем отдыхают. — Поясняет Джейки. — Им хочется уюта. Всем хочется, только мне тут нельзя, а им — можно. Вот Алику книжку не раз в месяц выдают, а когда ему хочется.
— А они здесь зачем? Это же такая…глушь.
— Глупая деревяшка. — Буркнул Джейки. Деревце не ответило, притворившись самым обычным, неговорящим.
Парень ничком повалился на кровать и заснул почти сразу, не вдумываясь ни во что.
У Алика была собачонка. Джейки всегда думал, что у такого открытого солнечного парня просто обязана быть большая дружелюбная собака. На поверку она оказалась не такой уж большой, бродяжкой-дворняжкой, которую Тедди пытался отмыть, пока Алик держал за лапы. После принудительной помывки собака приобрела красновато-каштановый окрас и начала кататься по земле от восторга, сводя на нет все усилия. Парни захохотали, и не думая злиться, Джейки несмело улыбнулся из-за занавесок.
Как это, наверное, здорово — иметь рядом хотя бы собаку. Не мучиться от приступов одиночества, кормить ее, выгуливать, играть, почесывать по загривку и валяться с ней на ковре…
И друг — тоже здорово…Он, конечно, в ногах вертеться не будет, но друзья сами кого хочешь накормят, выгуляют и по ковру поваляют.
Джейки остро почувствовал себя никчемным безвольным хлюпиком.
«Как же это странно,» — валялся он на кровати, рассматривая потолок — «что со мной происходит, пугающее, непонятное? Пальцы на руке такие белые, страшные. Я бы хотел отрезать их, и пришить нормальные». Джейки на пробу врезал кулаком по стене, получилось смазано, кожа сбилась, засочилась алым. Продолжать эксперимент расхотелось, боль быстро вернула ускользающий рассудок на положенное место.
Несколько дней он старательно не выглядывал в окно, плотно, без единой щелочки задвинув занавески. Тоска пожирала его изнутри, но рассудок требовал передышки. Когда стало совсем невмоготу, Джейки с лицом мученика отогнул краешек ткани, и выглянул, смутно надеясь увидеть только незнакомые лица. Надежды его не оправдались, и сердце дрогнуло. Он эгоистично считал, что жизнь его гораздо хуже жизни извне…Но ведь проблемы были и там.
Алик рыдал, ссутулившись, обняв себя руками за плечи, сморщив лицо и смешно глотая воздух на всхлипах. Тедди присел поближе, неуклюже провел рукой по его спине, что-то утешающее забормотал.
Что могло случиться? Алик ведь такой оптимистичный, сложно понять, что же заставило его плакать. Джейки кусал губы, думал, перебирал варианты. И его осенило совершенно внезапно, точно обухом по голове: «Точно так же я был ошеломлен, когда потерял маму!»
Это открытие потрясло Джейки невообразимо, весь день он ходил на цыпочках, страдая и мучаясь от сопереживания. Ему было плохо, очень плохо, он и сам ударился в слезы, но медсестра, проводящая обследование, дала ему успокоительное, не особо разбираясь в причинах психоза, и осталось только сидеть и сочувствовать, пытаясь сгрести в кучку непослушные мысли.
Даже одиночество не душило, как обычно, Джейки ночью, настолько он был наполнен страданием по погибшим матерям, Алика и его самого.
Глупо, да? Глупо безоговорочно верить в то, что выдумал минуту назад по каким-то неясным намекам. Но ведь так поступают почти все люди: выносят скоропалительные суждения и не собираются узнавать истину — она раскрошит, разломает стройные рядочки собственной правоты и самолюбования. Мальчик, тот хотя бы просто болен, и болезнь его честно числится в медицинской карточке, но сколько же здоровых во всех отношениях людей поступают схожим образом?
Все изменилось, когда Джейки уже невыносимо было глядеть на чужую жизнь из-за холодных стекол. Все изменилось, но кто знает, к лучшему ли? Итак, была ночь.
А ночь была теплой и звездной. Джейки не любил такие ночи, впрочем, он не любил их все, душные, свежие, темные, лунные — любые. Все они отбирали последние искры жизни даже в таком ограниченном безжизненном мире, как больница. Джейки однажды вышел ночью в прихожую, заглянул в одну комнату, в другую — живые днем люди, как игрушки с кончившимся заводом, лежали в кроватях, дыхание их было почти незаметно. Джейки боялся, невозможно боялся и спать, и бодрствовать, раздавленный наваливающейся безжизненностью.
Джейки подходил к окну, выглядывал: пусто, никого нет. Немного глядел на деревце, но оно было ворчливо и могло наябедничать, поэтому мальчик с ним не разговаривал.
Эта ночь отличалась только одним — в переулке кто-то был. Двое — там, у стены, в отблеске далекого фонаря: обнаженные руки, тонкие, золотистые, волосы белые, как молоко, запрокинутое к небу невидящее лицо. Тени пляшут, серая майка тряпкой скорчилась под ногами. Двое любили друг друга, там, разрывая в клочья все неписанные сценарии, цепляясь друг за друга руками, зубами, локтями, то отталкиваясь, то прижимаясь телами. Двое совершенных незнакомцев с лицами Алика и Тедди, но не они. Нет, совсем не они…
Джейки скорчился под батареей, задыхающийся, с текущими по лицу слезами.
— Уууу — Скулил он, обнимая себя, скребя ногтями по деревянному полу, по собственным плечам, груди. — Ууууу.
Алик, его Алик пропал. Умер. И его брат, его собака, посаженное им дерево, друзья, его дикие идеи и его книги, его мысли, его привязанности. Все это, жившее только в голове, рассыпалось, не выдержав давления реальности. Ни-че-го не было, ничего не спасало Джейки от одиночества, запертого с ним в комнате три на четыре и выпившего из нее всю жизнь.
— Пойдем! — Сказало одиночество, лениво растянувшись на кровати. Джейки замотал головой, оглушенный, неспособный говорить. Отполз подальше, размазывая грязь и слезы по щекам.
— Ты не сбежишь от меня теперь. Идем же! — Повелительно повторило одиночество, перекатившись по одеялу и придвигаясь ближе к мальчику.
— Н…нет. — Шепнул хрипло Джейки. — Нет, не надо…
Дернулся, пытаясь встать, порвал штанину, застонал от отчаянья. Одиночество убивало его, быстро, безжалостно, совсем по-настоящему, не хуже мышьяка или пневмонии. И когда оно протянуло руку, желая схватить Джейки и смять его, разрушить, тот рванулся в противоположную сторону, без раздумий врезаясь боком о хрустнувший стеклянный прямоугольник.
Вот стеклышко — одно, второе, как льдинки жили и как льдинки же рассыпались.
Неизвестный человек заорал, стекло блестело и хрустело под фонарными лучами, Джейки беззвучно плакал, свалившись навзничь около деревца, так хорошо видимого из его окна.
Первый этаж, ничего серьезного.
Когда Джейки закрыл глаза, белые волосы мазнули его по лицу, кто-то затормошил, поднял на руки, потащил к выбежавшей толпе врачей, что-то им объясняя.
Но, право, Джейки не знал, кто это, и не стремился придумать.
Рейтинг: PG-13
Тип: слеш
Жанр: реал
От автора: мозгоклюква(с)
Читать первую половинуВот она, жизнь — толстая деревянная рама, а в ней стеклышко, а за стеклышком — стеклышко, а за ним…
За ним что-то было, лет десять назад, яркое, теплое. Была девочка в белых шортах, Джейки не помнил ее имени, и мама тоже была. В шесть лет не стало ни девочки, ни мамы, и этого неизвестно-таинственного чего-то он лишился.
Вот стеклышко — оплавленное, всегда закрытое. Окно в больнице открывают, когда Джейки провожают на обед или на процедуры. Вся жизнь с шести до пятнадцати — мятно-зеленая краска коридоров, анализы, кабинеты, раз в неделю — гимнастика. Комната — тумбочка, кровать, окно. Джейки редко говорил с кем-либо — не потому что не любил общаться, а потому что не с кем. Есть лечащие врачи, есть Мрачный Филипп из соседней палаты, есть редкие посещения отца — и того, считали все, довольно. «На, книжку почитай» — говорили ему. «Или, вот, фильм погляди». Джейки читал книжку раз, другой, смотрел диск на обшарпанной DVD-системе и жизнь его замирала, сосредотачивалась на кусочке двора за двойным стеклом.
Одиночество поражало Джейки так, как поражает болезнь: со всеми приступами и положенной тяжестью. Не давало дышать, вызывало панику, особенно ночью, когда жизнь за стеклом замирала. Незнакомые люди не присаживались на лавку, дети не качались на старых качелях, и не было никого, кто бы невольно стал очередным лекарством. Днем полегче — с первого этажа можно видеть лица, мелкие детали, мимику — и представлять, что же говорят эти неизвестные люди, каждый раз новые, о чем думают, мечтают.
Но и это было — одиночество. Нету знакомых имен, лиц, дорогих сердцу, или ненавидимых — это ведь не так уж важно.
Когда стало совсем плохо, до сосущей боли в груди, до дыхательных спазмов, как-то незаметно за стеклышком появился Алик. И остался.
Неизвестно, как этого парня звали на самом деле. Он был загорелым — весь день проводил на улице, возясь с незнакомой малышней или читая книгу на скамейке. Когда он, выгибаясь, подставлял лицо и грудь солнечным лучам, Джейки с ненавистью глядел на свои тонкие белые ручки-палочки. Первые несколько дней на нем была ярко-красная рубашка, пожалуй, слишком яркая для обшарпанного дворика и сумрака больницы, для наблюдавших из-за стекла болезненно сощуренных глаз. Имя легло на эту рубашку и пристало намертво, хотя ярко-красный давно сменился на зеленый, оранжевый и бог знает еще какой.
— Его зовут Алик. — Бормотал в эти дни Джейки. — Его, я убежден, зовут именно так.
Позже он не вспоминал, что выдумал это имя сам, да и не мог этого сделать — защита его от одиночества была намеренно тверда, убеждая его в том, что это просто так и есть на самом деле, так и было всегда.
Джейки прижимался плечиком к стеклу и рассматривал всю жизнь Алика — как в аквариуме, где рыбкам придумывают имена, характеры, историю. Они ведь не могут тебя разубедить, не оказавшись по эту сторону стекла, они и знать не знают, что какая-то гуппи на самом деле злобная черная колдунья Моргана, потому как зловеще шевелит плавниками и усиленно пялится на пластиковый скелетик-игрушку. Вон он, темноволосый, черноглазый, возится в песочнице с малышом, похожим на него самого.
Скорее всего, это был его брат. — Решил Джейки. И радовался, на следующий день видя их снова вместе, на качелях. Джейки шевелил губами, проговаривая слова, которые, как ему казалось, произносили эти двое. Там говорилось и о том, как Алик любит своего брата, и о всяких милых чепухах, и о том, что завтра они снова придут сюда поиграть, вдвоем.
Но завтра маленький братик не пришел. Алик растянулся по скамейке, словно и не переживал по этому поводу. Но Джейки знал, что Алик очень волнуется, что он весь на нервах.
Алик зевнул, и блаженно прикрыл глаза.
— Он не спал всю ночь. — Сказал себе Джейки. — Ему тоже было темно и страшно. А сейчас светло, и он чуть-чуть поспит, пока его брат не пришел.
«Брат» не пришел ни в день, ни через день. И Джейки понял, сказал себе и тут же в это поверил:
— Брата наверняка забрала тетка. И увезла. И теперь Алику плохо одному.
Алик болтал ногами и ел мороженое.
Джейки и не помнил уже, что такое мороженое, но по виду парня можно было догадаться — это что-то запредельно божественное.
— Это он выиграл. — Улыбался Джейки, прижавшись носом к стеклу. — На конкурсе рисования.
Так к фантазиям добавилась еще одна — Алик неплохо рисует.
Дни сменяли ночи. Загорелый парень приходил почти всегда, даже в дождь. На весь день или на пол часа — неизвестно. Но это было восхитительно. Он, Алик, мальчик, придуманный от кончиков ногтей до своего рубашечного имени, был единственным другом и спасением Джейки.
Прошел месяц. Алик сидел на лавке и читал какую-то книгу. Улыбнулся, послюнявил палец, перелистнул страничку. Джейки спросил Алика:
— Что читаешь?
И тут же ответил себе:
— Пришвина, «Кладовую солнца».
Джейки нравилось это произведение, и он разглядывал лицо Алика жадно, пытаясь определить, про что именно тот читает в данный момент. И находил, и радовался, что их вкусы совпадают, что у них много общего.
Бедный, бедный маленький Джейки…
Он следил за ним в каком-то неведомом трансе, остужая горячую белую кожу холодным стеклом, впитывая каждой порой жизнь за стеклом, провожая взглядом постоянные аляповатые футболки и тонкую шею, черные остриженные со скосом налево прядки, удаляющиеся все дальше и дальше. Надо бы не мучить себя, слезать с подоконника чуть раньше и уверять: он все еще здесь, снаружи, за стеклышком. Но за стеклом не аквариум — море, есть куда уплыть, уйти, улететь…
Ему казалось, что дом — весь, с его окнами-сотами — невидим, взгляды скользят сквозь камень, и людей, и стекла, чтобы остановиться на гаражах прямо за ним. А иногда — что в каждом окне сидит по мальчику или девочке, которые прижались носами к стеклу — точь-в-точь как Джейки — и не отличить теперь его от них. И никто не поднимет на него глаза— он, Джейки, ничем не выделяется из толпы, из тысяч детей, отчаянно пытающихся привлечь чье-то внимание.
На следующий день Алик пришел не один. Алик — солнечный, яркий, открытый — тащил за руку какого-то громилу. Ну, не совсем громилу, просто парень с длиннющим хвостом белых, как известь, волос, был выше его на полторы головы и спортсмен — небольшие мускулы четко очерчены под черной майкой. Парень казался Джейки угрюмым и неуклюжим, перемещающимся с грацией медведя. Вперевалочку, насмешливо-медленно, перетекая из одного места в другое.
Почти сразу же парень, прозванный Тедди, показал, что двигаться стремительно он тоже умеет: выдернув Алика, как котенка, из-под пронесшейся мимо машины. Что-то сказал с серьезным лицом, наверняка занудное наставление. Они сидели на лавке рядышком, разговаривали тихо, уже перейдя эту чертову улицу, а Джейки отчего-то трясло, как с озноба.
Глаза у Тедди были азиатские, чуть раскосые. В этот же день, он рассеянно поднял голову, обвел окружающее пространство мягким взглядом и изучающее уткнулся им в лицо Джейки. Это было настолько неправильно, настолько насмешка над всем, что было до этого и будет после, что мальчик слез с подоконника и тихо задернул шторы. В какой-то лихорадке он проспал до вечера, и, поглядев в щелку, с горечью понял, что Тедди и Алик уже ушли.
Теперь они приходили вдвоем — всегда вдвоем — и Джейки отгибал вафельную штору, продолжая наблюдать за жизнью, которая была за стеклом — везде, но упрямо не желала просачиваться в больничную комнату. Процедуры-физкультура-анализы.
Там, за стеклом Алик притащил какой-то чахлый древесный росток, они выкопали ямку, примотали росток к палочке, чтобы не снесло ветром, и еще долго сидели, просто пропуская землю сквозь пальцы. Земля была влажная, черная, пачкала руки одинаково: и с длинными сильными пальцами, и с тонкими и загорелыми. Снова не успел отойти от окна вовремя, Тедди заметил, усмехнулся этак всезнающе.
А больше всего Джейки хотелось…
— Что, поговорить не с кем? — Кривит рот Мрачный Филипп, здоровяк из палаты по соседству. — Подай-ка зажигалочку…спасибо, да. А батя твой как? Хм. Мы тут — ухмыляется он — как огурчики в банке. Вначале послушно солимся, потом начинаем бродить идеями, и либо банка вздуется, либо мы стухнем.
— Или нас съедят, пока не забродили. — Угрюмо заметил Джейки, разгладил полотенце на коленях и выцепил из банки помидорину, принципиально.
Пользуясь терминологией Филиппа, закис он уже основательно, а тухнуть не хотелось. «Хоть бы съели, что ли…» — Вяло подумал Джейки, укутываясь в одеяло. Одеяло не грело, кусало, и хотелось завыть, ударить в стену кулаком и заползти под кровать, трясясь от навязчивого страха. С усилием парень встал, зачем-то подошел к окну. Конечно же, нет там никого, в такие ночи по подворотенкам не ходят.
Только это растение торчит. Несуразное.
— Привет, деревце! — Кричит Джейки, правда, получается шепотом. — Знаешь, когда тебя сажали, мне бы очень хотелось рядом побыть.
— Зачем? — Удивленно спрашивает деревце.
— У тебя там жизнь. И ты жизнь, и они, и земля эта…Я в руках никогда жизни не держал, только соленый помидор вчера.
— Тут холодно и мокро.
— У меня тут холодно и страшно, только это от нервов.
— Вы, люди, такие глупые. — Говорит деревце. — Зачем я вам в этой подворотне?
— Тут Алик и Тедди всегда днем отдыхают. — Поясняет Джейки. — Им хочется уюта. Всем хочется, только мне тут нельзя, а им — можно. Вот Алику книжку не раз в месяц выдают, а когда ему хочется.
— А они здесь зачем? Это же такая…глушь.
— Глупая деревяшка. — Буркнул Джейки. Деревце не ответило, притворившись самым обычным, неговорящим.
Парень ничком повалился на кровать и заснул почти сразу, не вдумываясь ни во что.
У Алика была собачонка. Джейки всегда думал, что у такого открытого солнечного парня просто обязана быть большая дружелюбная собака. На поверку она оказалась не такой уж большой, бродяжкой-дворняжкой, которую Тедди пытался отмыть, пока Алик держал за лапы. После принудительной помывки собака приобрела красновато-каштановый окрас и начала кататься по земле от восторга, сводя на нет все усилия. Парни захохотали, и не думая злиться, Джейки несмело улыбнулся из-за занавесок.
Как это, наверное, здорово — иметь рядом хотя бы собаку. Не мучиться от приступов одиночества, кормить ее, выгуливать, играть, почесывать по загривку и валяться с ней на ковре…
И друг — тоже здорово…Он, конечно, в ногах вертеться не будет, но друзья сами кого хочешь накормят, выгуляют и по ковру поваляют.
Джейки остро почувствовал себя никчемным безвольным хлюпиком.
«Как же это странно,» — валялся он на кровати, рассматривая потолок — «что со мной происходит, пугающее, непонятное? Пальцы на руке такие белые, страшные. Я бы хотел отрезать их, и пришить нормальные». Джейки на пробу врезал кулаком по стене, получилось смазано, кожа сбилась, засочилась алым. Продолжать эксперимент расхотелось, боль быстро вернула ускользающий рассудок на положенное место.
Несколько дней он старательно не выглядывал в окно, плотно, без единой щелочки задвинув занавески. Тоска пожирала его изнутри, но рассудок требовал передышки. Когда стало совсем невмоготу, Джейки с лицом мученика отогнул краешек ткани, и выглянул, смутно надеясь увидеть только незнакомые лица. Надежды его не оправдались, и сердце дрогнуло. Он эгоистично считал, что жизнь его гораздо хуже жизни извне…Но ведь проблемы были и там.
Алик рыдал, ссутулившись, обняв себя руками за плечи, сморщив лицо и смешно глотая воздух на всхлипах. Тедди присел поближе, неуклюже провел рукой по его спине, что-то утешающее забормотал.
Что могло случиться? Алик ведь такой оптимистичный, сложно понять, что же заставило его плакать. Джейки кусал губы, думал, перебирал варианты. И его осенило совершенно внезапно, точно обухом по голове: «Точно так же я был ошеломлен, когда потерял маму!»
Это открытие потрясло Джейки невообразимо, весь день он ходил на цыпочках, страдая и мучаясь от сопереживания. Ему было плохо, очень плохо, он и сам ударился в слезы, но медсестра, проводящая обследование, дала ему успокоительное, не особо разбираясь в причинах психоза, и осталось только сидеть и сочувствовать, пытаясь сгрести в кучку непослушные мысли.
Даже одиночество не душило, как обычно, Джейки ночью, настолько он был наполнен страданием по погибшим матерям, Алика и его самого.
Глупо, да? Глупо безоговорочно верить в то, что выдумал минуту назад по каким-то неясным намекам. Но ведь так поступают почти все люди: выносят скоропалительные суждения и не собираются узнавать истину — она раскрошит, разломает стройные рядочки собственной правоты и самолюбования. Мальчик, тот хотя бы просто болен, и болезнь его честно числится в медицинской карточке, но сколько же здоровых во всех отношениях людей поступают схожим образом?
Все изменилось, когда Джейки уже невыносимо было глядеть на чужую жизнь из-за холодных стекол. Все изменилось, но кто знает, к лучшему ли? Итак, была ночь.
А ночь была теплой и звездной. Джейки не любил такие ночи, впрочем, он не любил их все, душные, свежие, темные, лунные — любые. Все они отбирали последние искры жизни даже в таком ограниченном безжизненном мире, как больница. Джейки однажды вышел ночью в прихожую, заглянул в одну комнату, в другую — живые днем люди, как игрушки с кончившимся заводом, лежали в кроватях, дыхание их было почти незаметно. Джейки боялся, невозможно боялся и спать, и бодрствовать, раздавленный наваливающейся безжизненностью.
Джейки подходил к окну, выглядывал: пусто, никого нет. Немного глядел на деревце, но оно было ворчливо и могло наябедничать, поэтому мальчик с ним не разговаривал.
Эта ночь отличалась только одним — в переулке кто-то был. Двое — там, у стены, в отблеске далекого фонаря: обнаженные руки, тонкие, золотистые, волосы белые, как молоко, запрокинутое к небу невидящее лицо. Тени пляшут, серая майка тряпкой скорчилась под ногами. Двое любили друг друга, там, разрывая в клочья все неписанные сценарии, цепляясь друг за друга руками, зубами, локтями, то отталкиваясь, то прижимаясь телами. Двое совершенных незнакомцев с лицами Алика и Тедди, но не они. Нет, совсем не они…
Джейки скорчился под батареей, задыхающийся, с текущими по лицу слезами.
— Уууу — Скулил он, обнимая себя, скребя ногтями по деревянному полу, по собственным плечам, груди. — Ууууу.
Алик, его Алик пропал. Умер. И его брат, его собака, посаженное им дерево, друзья, его дикие идеи и его книги, его мысли, его привязанности. Все это, жившее только в голове, рассыпалось, не выдержав давления реальности. Ни-че-го не было, ничего не спасало Джейки от одиночества, запертого с ним в комнате три на четыре и выпившего из нее всю жизнь.
— Пойдем! — Сказало одиночество, лениво растянувшись на кровати. Джейки замотал головой, оглушенный, неспособный говорить. Отполз подальше, размазывая грязь и слезы по щекам.
— Ты не сбежишь от меня теперь. Идем же! — Повелительно повторило одиночество, перекатившись по одеялу и придвигаясь ближе к мальчику.
— Н…нет. — Шепнул хрипло Джейки. — Нет, не надо…
Дернулся, пытаясь встать, порвал штанину, застонал от отчаянья. Одиночество убивало его, быстро, безжалостно, совсем по-настоящему, не хуже мышьяка или пневмонии. И когда оно протянуло руку, желая схватить Джейки и смять его, разрушить, тот рванулся в противоположную сторону, без раздумий врезаясь боком о хрустнувший стеклянный прямоугольник.
Вот стеклышко — одно, второе, как льдинки жили и как льдинки же рассыпались.
Неизвестный человек заорал, стекло блестело и хрустело под фонарными лучами, Джейки беззвучно плакал, свалившись навзничь около деревца, так хорошо видимого из его окна.
Первый этаж, ничего серьезного.
Когда Джейки закрыл глаза, белые волосы мазнули его по лицу, кто-то затормошил, поднял на руки, потащил к выбежавшей толпе врачей, что-то им объясняя.
Но, право, Джейки не знал, кто это, и не стремился придумать.